О ветеране войны Галине Лаврентьевне Проскуриной, чей портрет с гордостью пронесут в колонне «Бессмертного полка» потомки, рассказала ее дочь Любовь Проскурина, работник СУМЗа. Родителей нет в живых больше двадцати лет. Но дочь хранит светлую память о любимых людях. Она помнит мать мудрой, сильной духом, но при этом заботливой и крепко любящей отца и детей. В войну Галина Лаврентьевна служила в противопожарной вооруженной охране и многое повидала. Был и волнующий момент, когда она едва не уехала навсегда в другую страну. Далее повествование ведется от первого лица.
Первенца похоронила в братской могиле
Когда началась война, моей матери Галине Лаврентьевне было 26 лет, и она работала токарем на заводе, который выпускал снаряды. Эмульсия разъедала руки, от длительного стояния распухали ноги, постоянно хотелось есть, а работа требовала аккуратности и внимания: ведь «запори» снаряд — и тебя отправят в ГУЛАГ.
В январе 1942-го от воспаления легких умер мамин первенец. Ему было всего семь месяцев. Маленький Сашин гробик втиснули в братскую могилу рядом с двумя большими гробами. Отец в то время воевал на Белорусском фронте.
Галина скучала по матери Фионе и няньке Серафиме и надумала ехать к ним, но не смогла. На некоторое время ей пришлось устроиться в госпиталь. От вида крови и страшных ран ее тошнило, на операциях она падала в обморок, и ее перевели на подсобные работы стирать окровавленные бинты, белье, гимнастерки и фуфайки.
Мать снова попыталась уехать к родным и обратилась к депутату городского совета. Мудрый пожилой человек посоветовал ей остаться и предложил работу. С 16 ноября 1942-го по 15 марта 1947-го моя мать служила в третьем отряде противопожарной вооруженной охраны имени товарища Л.М. Кагановича на Серовском участке пути Свердловской железной дороги. Начинала — рядовым бойцом, закончила службу начальником караула.
Вместе с репрессированными бухгалтером, артисткой и врачом она охраняла участок железнодорожного пути и мост. Расчищали пути пленные венгры. Черную работу выполняли трудармейцы.
Люди тягали гробовые доски на дрова
Особенно тяжело было зимой. Голодные люди по ночам выходили на железную дорогу, а часовым приходилось тщательно охранять пути от диверсантов и вагоны от разграбления. Рядом с путями расчищалось старое кладбище. Из огромной кучи земли торчали разбитые гробы, и люди под покровом темноты тягали гробовые доски на дрова.
Мимо двигались эшелоны с заключенными, которые решили «кровью искупить» свою вину. Они насмерть замерзали в вагонах, не добравшись до фронта, так как их одежда не соответствовала суровым уральским зимам, а вагоны не отапливались. Доходяги-трудармейцы не успевали хоронить замерзших.
Но страха перед мертвецами у мамы не было. Наоборот, было даже интересно: репрессированная докторша, с которой мама вместе стояла на посту, по костям определяла пол и диагноз и могла рассказать, каким был человек при жизни.
«Ты не начальник, ты — вор!»
Летом было теплей, сытней и потому легче. Вахтеры стирали обмундирование с фронта, выполняли планы по заготовке грибов и ягод, а вдоль железнодорожного полотна сажали капусту и свеклу.
Как-то стала исчезать капуста. Что ни лучше вилок, того и не досчитаются. Мама залегла в кустах и в сумерках заметила движение. Она выскочила из укрытия: «Стой! Стрелять буду! Встать!» Поднялся начальник охраны. В каждой руке он держал по авоське с вилком капусты: «Чего орешь? Не узнаешь, что ли? Опустить оружие!» «Не командуй! Ты не начальник! Ты — вор! Шагом марш до штаба, а то стрелять буду!» Мужик сдрейфил: «Не губи! У меня семья голодает. Отпусти, я больше не буду».
Мама отпустила. Но начальник, видимо, побоялся, что стрелок «стукнет», кому следует, и потихоньку перебрался руководить на новое место.
Ни одного настоящего свидания
О Победе мать узнала из телеграммы. Один из бойцов, по фамилии Язовский, в это время стоял на посту. Ему было 54 года, а он казался моей матери древним стариком. Галина издали увидела сгорбленную фигуру и громко крикнула: «Товарищ Язовский, война кончилась! Мир!» Он не расслышал или не понял: «Что-что вы сказали, товарищ начальник?» Она подбежала ближе и повторила новость. И вдруг старый человек обмяк и повалился на спину. Когда подоспела помощь, часовой уже «раздышался». Его отправили в часть, а мама заняла его место. Оказывается, и от радости можно было умереть.
Победе радовались все — и пленные венгры, работавшие с советскими людьми. Один кареглазый мадьяр за долгие годы неволи выучил русский. Он давно приметил высокую стройную женщину в грубой солдатской шинели и улыбался ей, когда проходил мимо в колонне.
Его все еще водили под конвоем, но охранники были уже не столь строги, и парню удавалось перекинуться с Галей парой-тройкой слов. Это были лишь мимолетные встречи и ни одного настоящего свидания. Но моя мать узнала о далекой стране Венгрии, ее плодородных землях, о цветущих по берегам Дуная садах и о чудесном музыкальном инструменте — скрипке.
Оказалось, что мадьяру 35 лет, а он до сих пор не женат. По старинным обычаям его страны мужчина должен сначала построить дом и завести хозяйство, а уж потом выбирать себе жену. Война спутала планы. Мадьяр успел построить дом, но не успел жениться. Однажды он спросил Галину о муже, и она ответила: «Написал, что едет».
«Я уезжаю, поедем со мной»
Мой отец не вернулся домой ни в 45-м, ни в 46-м. Мать встречала поезда. Она содрогалась от рассказов о солдатах-победителях, которые куда-то исчезали в пути, а потом их находили убитыми.
И тогда мадьяр сказал: «Наверное, твой муж не вернется. Я уезжаю, поедем со мной. Ты давно вошла в мое сердце, так стань моей женой и войди в мой дом хозяйкой. Каким будет твой ответ?» Страстное признание испугало Галину. Никто и никогда не говорил ей таких слов.
Ей нравился этот сильный красивый человек. Мысли метались в голове. Неужели мадьяр прав, и Николай никогда не вернется? А как поедешь в чужую страну? Нет, надо подождать еще. Галина ответила тихо, но твердо: «Ты — очень хороший, но я буду ждать мужа». Они простились навсегда.
Много лет спустя, в 1982-м я вернулась из Болгарии, и мама неожиданно спросила: «А далеко от Болгарии Венгрия?» Я достала атлас и показала страну на карте. «Ой, какая маленькая» — удивилась мать. Потом она сняла очки, повернулась к окну и совсем тихо добавила: «А люди-то там большие».
Почему родители назвали меня Любой
Отец вернулся домой весной 1947-го. Он — участник «Освободительного похода в Западную Белоруссию и Западную Украину» (сентябрь 1939), участник Советско-финляндской войны (январь-март 1940) и боев за освобождение Ленинграда из кольца блокады (1943). До 20 марта 1946-го года в составе 33-го погранотряда войск НКВД воевал с бандеровцами в Карпатах. В кармане отцовской гимнастерки лежала фотография круглолицей девушки с дарственной надписью: «На память Коле от Любы. Шикманы 10.12.46 года».
В 1953-м родилась я, и мои родители назвали меня Любой. Мать — в честь подруги военных лет, а отец — в честь своей Любы.
…Мои родители прожили в любви и согласии 45 лет, воспитали троих детей, вместе трудились в энергоцехе СУМЗа, оба были ветеранами труда. Отец награжден орденом «Отечественной войны II степени», орденом «Знак Почета». Я давно уже не Люба, а Любовь Николаевна, и светлая память о дорогих родителях наполняет мою жизнь смыслом, позволяет многое понять и простить. И на параде Победы в колонне «Бессмертного полка» мои мама и папа тоже будут вместе.
