Инстинкт самосохранения порой подменяет сила привычки
Несколько лет назад в результате аварии в родном моем городе Лысьва Пермской области угодила я в местное травматологическое отделение с сотрясением головного мозга и совершенно роскошным синяком. Начинаясь голубоватым маревом у виска, к веку он переходил в грозовую тучу и заканчивался на ключице лимонной долькой, занимая, таким образом, всю правую половину лица. Даже завотделением Ковин, повидавший за четверть века травматологической практики орды битых, порезанных и порубленных, восхищенно всплеснул здоровенными лапищами, которыми, как гласили больничные легенды, мог одинаково успешно вправлять челюсти и свертывать их же особо отличившимся в нарушении больничного режима:
— Надо же, один легонький ударчик — а палитра! Вот что значит висок. Считайте, девушка, в рубашке родились, на полсантиметра бы пониже… Впрочем, есть тут у нас одна особа, которая, когда ее привезли, целиком была такая же… серо-буро-синяя. Ничего, уже почти восстановила нормальную окраску, — и добавил задумчиво: — Только вот надолго ли?
«Сплошной синяк»
В палате, кроме меня, оказалось трое: Валентина Николаевна, заведующая детсадом, — поскользнулась, тройной перелом ноги, вторая неделя на «вытяжке»; симпатичная бойкая 22-летняя Анютка — как и я, «стрясенная», подралась с бойфрендом (горе-боксер каждый день отсвечивал под окном в тщетной надежде вымолить прощение); и Наташа, та самая моя «конкурентка», худенькая русоголовая девочка лет 16-ти на вид (потом выяснилось, ей почти 20) в халате не по размеру и с пластырем на носу и около глаза. После процедуры знакомства она присела на краешек моей кровати, с интересом наблюдая, как я устраиваюсь.
— А это что такое? — Наташа выудила из кучи вещей фен.
— Фен.
— А зачем это?
Вначале я решила, что она шутит, но встретила откровенно заинтересованный взгляд.
…Нет, она не была умственно отсталой — во всяком случае, если говорить о какой-то патологии головного мозга. Просто она никогда не бывала в парикмахерской, да и в магазинах тоже, за исключением «супермаркета» в своем селе, не пользовалась косметикой и Интернетом, а бананы впервые попробовала здесь, в больнице.
За мать
Если верить ее рассказам (а такой чудовищной может быть только правда), младшую и единственную дочь в многодетном семействе железнодорожников, проживающем в поселке Кормовище в нескольких десятках километров от районного центра, любящие родственники воспитывали исключительно прикладными методами. Когда Наташе было 14 лет, ее мать при обходе путей в нетрезвом состоянии попала под поезд и осталась без обеих ног. Два года девочка ухаживала за прикованной к постели мамой и выполняла всю женскую работу по дому: стирала, готовила, ухаживала за скотиной, слыша от отца и старших братьев только ругань по любому самому малому поводу. За двойку в школе отец порол «тупицу» ремнем, а братцы угощали тумаками.
В школе знали о ситуации в семье (хотя, думаю, все-таки не догадывались об ее истинном масштабе) — и поэтому старались вытягивать тихую молчаливую ученицу, несмотря на невыученные домашние задания и слабые способности. Несколько раз заходил разговор о спец-школе — но семья возражала, очевидно, не желая терять дармовую работницу.
— Мы с мамой были дома одни, она попросила меня налить ей водки — сказала, где у отца припрятана бутылка, — вспоминала девушка. — Я вначале не соглашалась, но она плакала и просила, говорила, что я злая, не хочу ее порадовать. Мне так было ее жалко…
Из-за спиртного или нет, в тот же вечер у женщины случился удар, а на следующий день Наташа узнала, что такое настоящее «воспитание». Брат увел ее на конюшню, сунул в зубы тряпку и исполосовал вожжами, приговаривая: «Это тебе за мать, ты ее убила».
Семейное счастье
О том, чем ее бивали, Наташа рассказывала прямо-таки с мазохистским удовольствием. Ремнем, палкой, проводом, цепью… После очередного «профилактического» избиения она несколько дней не выходила из дома, а в школу отправлялась записка «заболела», что в итоге закончилось справкой вместо аттестата. Родственники особо не расстроились — «взамуж» аттестат не нужен.
— Меня увидели у калитки с мальчиком, которому я нравилась в школе, — Наташа страдальчески морщится. — Я хотела ждать его из армии, а отец сказал, что мне уже нашли жениха.
Рассказывали, что первая жена 40-летнего претендента на руку 17-летней девушки прыгнула ночью в поезд по зиме в одной рубашке, спасаясь от мужниных кулаков, и так больше ее в селе и не видели. Зато мужик считался зажиточным.
— Он так-то хороший, когда не пьяный, — вздыхала Наташа. — Одежду мне новую купил, телевизор давал смотреть, если все успела сделать.
Первый раз муж избил ее, когда брат показал ему письмо от мальчика, с которым она стояла у калитки. И понеслось… Ремнем, проводом, цепью. Не по лицу — чтоб соседям повод для разговоров не давать. Последний раз, закончившийся больницей, — граблями и не разбирая куда — сильно зол был, сам поймав письмо, адресованное супруге. Ладно, соседи услышали крики и поняли: убьет. Обычно изувер не забывал зажать жертве рот.
Муж приехал
…В то 8-мартовское утро мы проснулись от рыка завотделения в соседней, мужской, палате. Ковин орал так, что стены тряслись. Выяснилось, что накануне наши соседи отмечали Женский день и… «освободили», в честь праздника, деда с «вытяжки» (тяжело лежать с задранной вверх ногой, вот и пожалели, пусть отдох-нет). Потом привязали, но неправильно.
Однако этому событию, безусловно яркому в больничных буднях, суждено было занимать нас всего лишь до обеда, померкнув в свете нового. К Наташе приехал муж.
Смотреть на изверга сбежалась вся ходячая часть отделения во главе с персоналом. В пустом фойе терся с ноги на ногу, опираясь на тросточку, небольшого ростика невзрачный мужичонка в искусственном полушубке советских времен, от которого — возможно, это казалось — пахло нафталином.
— Даж бить нечего, клоп натуральный, раздавить тока, — хмыкнул уголовник Серега, почесывая забинтованную голову (жена «приголубила» топором, когда спал пьяный, ладно, успел откатиться, проснувшись внезапно и увидев над головой занесенный колун).
«Клопа» увел к себе завотделением. О чем они там говорили, так и осталось тайной, но выскочил Натальин супруг из кабинета тихой мышью и только его и видели.
— Жалуется, плохо ему одному, — задумчиво говорила Наташа, угощая нас мужниными гостинцами — твердокаменными пряниками и солеными огурцами (ее же собственного приготовления). — Ничего не успевает в доме, теленок вот помер, недосмотрел. Обратно зовет, обещает больше не трогать…
Вечером в палату зашел Ковин, отправил Наташу куда-то с поручением и задумчиво воззрился на нас.
— Вот что, девоньки, нельзя ее обратно туда отпускать, вы же понимаете…
Своя рубашка
Валентина Николаевна устроила Наталью к себе в детсад нянечкой и подыскала ей жилье — комнату у пожилой четы. Вместо оплаты Наташа должна была помогать по хозяйству. Мы надарили ей шмоток и косметики, оставили свои адреса. Пару раз, пока я еще была в городе, она заходила ко мне, рассказывала, что живется ей хорошо, хозяева и коллектив в детсаду добрые, учиться предлагают… Но радости в ее глазах не было. Была потерянность.
— Я здесь никому не нужна, чужая я, — сказала она как-то.
А потом внезапно исчезла. Ушла утром на работу и не пришла ни в детсад, ни обратно на квартиру. Вернулась в свой привычный, пусть не баловавший ее мир.
— Некогда ей с вами разговаривать, — хмуро заявил «клоп», открыв тяжелые ворота. — Нечего людям в жизнь лезть, выискались тут!
Среда обитания, среда воспитания…
Не знаю, жива ли она.
Автор: Нона Лобанова
